Домовой. Беларусь

Дверь избы распахнулась, и ко мне кинулась старуха. Не знаю, что надо увидеть, чтобы так блуждали глаза и корчились в судорогах пальцы. И хуже крика – шепот:

– Уходите! Скорей!..

Где-то внутри мгновенно вспыхнула лампочка запасного выхода:«Не сделать ли отсюда ноги подобру-поздорову?». Я, конечно, материалистка, но...

«С тех пор, как это все началось, мы с внуком не можем жить в доме. Летают горшки, падает посуда, топот, с гостей ночью стягивают одеяла... Помогите! Нам страшно жить».

Такое вот письмо в кармане. И такая вот встреча. Чертовщина, в общем. Или полтергейст, как говорит Екатерина Кузьминична Агеенкова, психолог, с которой мы вместе приехали сюда.

Насмерть перепуганная бабушка тянет куда-то за сарай, опасливо озираясь на дом:

– Нельзя ко мне чужим. Знаки от него получила. Придут в дом чужие, буду рассказывать, конец мне тогда. Мальчишку, внука, жалко...

Все же Сергеевна нас приняла, узнав, что мы издалека. В дом впустила и на ночлег оставила; будь что будет. Схитрила, правда, перед НИМ – за родственников выдала. И мы сидим за столом и нарочно громко время от времени обмениваемся любезностями – «спасибо, родственнички, что навестили», «да ведь не чужие мы»... Сергеевна домового обманывает ради нас, мы через силу подыгрываем Сергеевне – не хочется, чтобы опять исказил ее лицо страх. И, чтобы провести силу нечистую, просто говорим по душам, как близкие, давно не видевшиеся люди. И перебирает Сергеевна свою жизнь...

Человек она вполне трезво мыслящий обо всех остальных проявлениях жизни. И отнюдь не забитая темная старушка она, а вполне осведомлена и подкована. Под рукой досье – что пишут о всякой небывальщине. В углу почти немеркнущий серый глазок экрана. Он напоминает мне черную дыру, которая втягивает Сергеевну в бурлящий водоворот «тамошних» событий. Сергеевна смотрела казнь Чаушеску и разрушение Берлинской стены, сессию Верховного Совета и сеансы Кашпировского, национальные битвы и заграничные магазины... Потом черная дыра выбрасывала бабушку и внука, переполненных той жизнью, на песок, в свою жизнь, неизменную и унылую.

А что же было в ее-то жизни, удивленно оглядывается на себя Сергеевна. Крутилась сельская фельдшерица, как белка в колесе, – всё на людях, да троих детей ростила одна. А вышла на пенсию – и жизнь словно остановилась.

Раньше-то подарки к праздникам, внимание, а теперь никому не нужна, никто и не вспомнит, – вздыхает Сергеевна.

Выросли дети. Способные, отрада матери, мальчики спились и опустились. Нет в них опоры. Да и у дочери личное не складывается. За что все?.. А тут еще эта напасть.

В убогой, разваливающейся избе перебывали поп и председатель сельсовета, районные журналисты и столичные шабашники. Все входили через едва слатанные сени, что ни доска – то прореха, через перекошенную дверь в без намека на уют хатенку. А уходя, пожимали плечами – видеть не видели, но, может, и есть эта нечистая сила. Кто его знает? Человек себе на уме нынче держит веру про запас, на всякий случай – вдруг и впрямь Бог есть на небеси, а вдруг домовичок приживется на чердаке, а вдруг загробная жизнь есть, а вдруг среди нас инопланетяне скрываются? На такой экстренный случай теплится эта запасная вера – мешать не мешает, а пригодиться может.

Сергеевна суеверной не была, а сейчас поневоле засомневаешься.

Вот, смотрите, родственнички дорогие, – протягивает Сергеевна центральную газету, и мы читаем: мол, такое явление, как полтергейст, уже доказано наукой.

Полтергейст в переводе с немецкого означает «шумный дух». То голоса подает этот дух, то предметы летать заставляет, то водой балует, то огнем. Никому духа видеть не довелось, а проделки его известны издавна.

Каких только фокусов полтергейста не описано. Из современных – вот, к примеру: лампочка вдруг срывается и не вниз падает, а летит прямехонько к батарее. Или обыкновенная самая чашка вдруг на глазах взрывается «лимонкой». Или свет сам включается. Полтергейст? Он, конечно. Такие случаи, правда, объясняются физиками – техногенная среда, мол, изменение электромагнитного поля и другие веские доводы. Но есть случаи куда загадочнее и таинственнее...

Смеркается. А вдруг заполночь и запляшут духи, притопывая столами и стульями, стягивая одеяло невидимыми руками?.. Проверим.

– И отчего много неправды в нашей жизни? – продолжает размышления Сергеевна.

На шкафу, на печи, на двери – кругом начертаны спасительные белые кресты. Словно кто-то играл в крестики-нолики, нолики исчезли, а оставшиеся крестики защитить не могут.

– У меня подруга Нюра была. Герой Труда, может, слыхали? Ей со всего района поросят скупали, для фермы ее. Вот, мол, какая знатная свинарка. И ей честь, и колхозу, и району, а может, там, и выше... Не скажу на Нюру плохого – ей не одну, две звезды дать. Труженица редкая была, да куда же при таких кормах да в холоде рекорды дашь?! А на трибуну ее, Нюру. Дадут листочек, выступи. Она со мной все делилась – стыдно, говорит, так жить, а отказать сил не хватает. Может, оттого она и померла рано, не по годам... За рассказами Сергеевны мы коротаем время, ожидая ночи. Придет ли сегодня дух? На всякий случай мы вооружены – фотоаппаратом со вспышкой. А может, правдива бабья версия, выдвинутая у сельмага,– дом у Сергеевны развалюха, вот и хитрит, чтобы новый дали. Но не верится в коварство Сергеевны. Вот оттаяла она в задушевной беседе, размякла, успокоилась... А вот вздрогнет что-то в ней, другим станет лицо и подстреленными птицами забьются пальцы – опять вспомнила про свое. Нет, так не сыграть. Злой ты, дух, все-таки...

Еще остается Коля. Всего двое их в доме. И, если отбросить чертовщину, «шумным духом» вполне мог быть и он. Метнуть горшок, запустить сковородкой, да даже подбросить на стол записку – из тех, что судорожно прижимает к сердцу его бабушка...

Коля тоже смотрит телевизор. Должно быть, так коротают они с Сергеевной все долгие зимние вечера. И вдруг, натянувшись струной, Коля начинает быстро, мерно раскачиваться на стуле. Судя по глазам, Коли уже нет здесь. Или втянула его в себя без остатка мерцающая прорва экрана, или ушел он во что-то свое, нерадостное, судя по неожиданным для его возраста бороздам на лбу. Сейчас Коля похож на заводную игрушку. Хрупкую, чуть-чуть – и сломается. Невротический синдром, профессионально отмечает про себя Екатерина Кузьминична. Плохо Коле, думаю я. И этого тоже не сыграть...

Полтергейст пытаются объяснить по-всякому. Нечистой силой, теорией параллельных миров, опытами инопланетян... Версий много. Одна из них – участие человека. Сознательное или бессознательное, в состоянии лунатизма. Самые частые участники полтергейста – бабушка и внук или внучка, ребята переходного возраста. За одну из самых нашумевших в последнее время выходок «шумного духа» ученые взялись основательно. Так впервые удалось заснять и увидеть момент самого начала полтергейста. На снимке остались – чашка и рука девочки, живущей в доме. Чашку запускал не дух, а человек, по крайней мере в этом конкретном случае.

В другой раз в совсем другом городе, когда неведомая сила насылала огонь в дом, удавалось отыскать поблизости спички и коробок. Чертовщина – или все-таки человек?

Не сомневаюсь, что сторонники иных версий подкрепят свои тезисы совсем другими фактами. Не знаю, кто прав. Но еще одна закономерность – полтергейст прописывается там, где живут в чем-то несчастные люди. Екатерина Кузьминична сталкивалась с этим не раз. Девятиклассница Вера. Примерная, прилежная отличница Верочка, которую с первого класса всем ставили в пример. Она привыкла быть первой, а к девятому классу вдруг обнаружила, что никому не интересна, даже смешна со своими поучительски правильными взглядами. И тот, которого она тайно ото всех любила, предпочел, конечно же, другую, не скромную, не правильную, не примерную. Она отомстила по-своему, наверняка даже себе не отдавая в том отчет – как комсорг, так сказать, по комсомольской линии за безыдейное поведение комсомольца Н... А класс объявил ей бойкот.

Именно в тот день, когда Верочка слегла в постель от горя, в квартире поселился домовой...

Но ведь было что-то и у Коли. Не вдруг этой осенью бился и кричал он ночами, пока не отпоила его Сергеевна зашептанной водичкой. Что-то было, в чем никому не может он открыться. Да и есть ли кому?

– Качается и качается, беда мне с ним, – вздыхает Сергеевна. – Учителя в школе кричат за это... Так-то он ничего. Вот мал только. Одноклассники его – во-он, под потолок вымахали. За угол школы отойдут – курят, выпивают. С девочками уже гуляют. А этот – дите, не скажешь, что пятнадцать.

К оконному стеклу прильнуло письмо, брошенное на подоконнике так, что можно прочесть даже со двора, «...ты прости меня, Коля... я тебя не забыл... вырастешь – поймешь... мы ведь с тобой мужчины... приезжай на каникулы...».

От отца. Вместе они никогда не жили с самого Колиного рождения. Это уже пару лет назад он объявился. «А где тут, сынок, у вас магазин?» – спросил он сразу после «как дела» и «узнаешь ли батьку». А потом буянил, зачем-то перерезал проводку к телевизору и опять без следа канул... А сейчас вот письмо. Живет где-то неподалеку, то ли со второй, то ли с третьей женой. Коля с лица в него. Только у сына нет лихо закрученных кверху усов, а у отца – таких тонких, как по ниточке, морщин на лбу.

На другой фотографии – мама с; братиком. Она бывает чаще. Живет в райцентре. Вышла замуж. Там свой дом, своя семья. Другая жизнь и другое счастье. В которые Колю не берут.

На фотографии мама и братик улыбаются.

А домового Коля не боится. И научился читать его записки. Крестик и четыре точки – значит, есть просит. А в последней записке он пообещал Коле: «Будешь водителем первого класса». Так расшифровал Коля неясные каракули духа. Еще бы не догадаться – ведь это самая заветная Колина мечта!

Всю ночь буянил шумный дух, стучался и скреб где-то на чердаке у печной трубы... То и дело вставала и ходила по комнате Сергеевна, заламывая руки... Вздрагивал во сне Коля... И опять шурудил домовой.

А может быть, это были просто крысы, которые изо всех сил отчаянно рвались к теплу.

Что могли мы сказать на прощание, поблагодарив за хлеб-соль и за ночлег? «Не бойтесь духа. Он не сделает плохого. Он добрый, он защитит вас»,– уверяли мы. «Да, да, наверное», – согласно кивала Сергеевна.

Она призналась, что счастлива в жизни была только дважды – когда кончилась война и верилось, что все впереди, что все теперь будет по-другому. И в этот долгий вечер, когда мы просто приехали и просто слушали, как близкие, но давно не видевшиеся люди.

У Коли спросить о счастье мы не рискнули.

Домовой, если есть ты на свете, успокой, защити, обогрей, всели надежду, укрепи силы, дай уверенность в дне завтрашнем. И если не можешь принести счастья, помоги хотя бы Коле стать водителем первого класса.

Прошу тебя, домовичок, ведь ты же не злее людей, правда?